Часть четвёртая (Хануман бродит по Ланке)

Являя души обезьяньей красу и величье,
Сын  Ветра   отважный   сменил   произвольно  обличье,

И стену твердыни шутя перепрыгнул он вскоре,
Хоть Ланки властитель ворота держал на затворе.

В столицу вступил Хануман, о Сугриве радея,
Своим появленьем приблизил он гибель злодея.

И Царским путем, пролегавшим по улице главной,
Где пахло цветами, прошел Хануман достославный.

Со смехом из окон и музыкой запах цветочный
На острове дивном сливался порой полуночной.

На храмах алмазные чудно блистали стрекала.
Как твердь с облаками, прекрасная Ланка сверкала.

Гирляндами каменных лотосов зданья столицы
Украшены были, но пышных цветов плетеницы

Пестрели на белых дворцах, по соседству с резьбою,
И каменный этот узор оживляли собою.

В ушах обезьяны звучали сладчайшие трели,
Как будто в три голоса девы небесные пели.

Звенели бубенчиками пояса и запястья.
Певиц голоса источали волну сладострастья.

Из окон распахнутых плыл аромат благовоний.
На лестницах слышался гул и плесканье ладоней.

И веды читали в домах, и твердили заклятья
Хранители чар, плотоядного Раваны братья.

На Царском пути обезьяна узрела ораву,
Ревущую десятиглавому Раване славу.

У царских палат притаилась в кустах обезьяна,
И новое диво явилось очам Ханумана:

Чудовища в шкурах звериных, иные — нагие,
С  обритой макушкой,  с  косой на  затылке — другие,

С пучками  священной травы,  с булавами,  жезлами,
С жаровнями, где возжигается таинства пламя,

С дрекольем, с оружьем теснились нечистые духи.
Там  были  один — одноглазый,  другой — одноухий.

Бродили в отрепьях страшилища разной породы:
Среди великанов толклись коротышки-уроды.

Там лучники и копьеносные ратники были,
С мечами, в доспехах узорчатых латники были.
Ни карликов — ни  долговязых,  ни слишком чернявых —

Ни белых чрезмерно, ни тучных — ни слишком костлявых, —
Узрел Хануман грозноликих, исполненных силы,
Несущих арканы, пращи и трезубые вилы.

Хоть было диковинным воинов этих сложенье,
Отвагу, бесспорно, они проявляли в сраженье.

Тела умастив, украшенья надев дорогие,
Венками увешаны, праздно слонялись другие.

Мудрец обезьяний, душистыми кущами скрытый,
Узрел исполинский дворец, облаками повитый,

И лотосы рвов, и порталов златых украшенья,
И ракшасов-львов с булавами — врагам Б устрашенье.

С жилищем властителя Ланки, ее градодержца,
Сравнился бы разве что Индры дворец, Громовержца!

С приятностью ржали вблизи жеребцы, кобылицы,
Которых впрягали в летающие колесницы.

Белей облаков, что беременны ливнями были,
Слоны с четырьмя бесподобными бивнями были.

Юркнул Хануман хитроумный в чеканные двери,
Где выбиты были мудреные птицы и звери.

Так полчища духов ночных, стерегущие входы,
Сумел обойти удалец обезьяньей породы.

Проник во дворец Хануман, посмеявшись над стражей—
Над множеством духов, хранителей храмины вражьей.

Очам великосильной обезьяны
Чертог открылся, блеском осиянный,
Где превращались в дым курильниц пряный
Алоэ черное, сандал багряный.