Часть семьдесят четвёртая (Хануман летит в Гималаи)

«О Тигр обезьяньего рода, собратьев победе
Способствуй, — сказал Хаиуману владыка медведей. —

Как муж хитроумный и доблестный военачальник,
Яви свою мощь, обезьяний заступник, печальник!

Утешь  уроженцев   Кишкиндхи,   прекрасного   царства:
Добудь,   Хануман,   сыновьям   Дашаратхи   лекарство!

Воздушным путем пересечь океана пучину
Ты должен, а там Химавата уврвдишъ вершину.

Минуй золотую Ришабху, Врагов Истребитель,
И взору Кайласа откроется, Шивы обитель.

Меж двух исполинов, поросшую зельем целебным,
Ты Ошадхи-гору увидишь в сиянье волшебном.

На десять сторон этот блеск изливающих в мире
Лекарственных трав насчитаешь ты ровно четыре:

Побеги сандхани, открытые раны целящей,
И  мрита-сандживани — мертвым  дыханье  сулящей.

И вишалья карани есть — чудотворное средство:
Отравленных стрел  перед нею  бессильно  зловредство.

А кожа того, кто был ранен стрелою опасной,
От суварна карани станет, как прежде, атласной».

И сразу, как ветром неистовым — ширь океана,
Великою мощью наполнилась грудь Ханумана.

На самой вершине горы, обрывавшейся круто,
Храбрец   возвышался   точь-в-точь,   как   вторая   Трикута.

Стопы обезьяны, с ее сокрушительным весом,
Трикуты главу раздавили, поросшую лесом.

Деревья трещали, и каждый прыжок Ханумана
Утесы раскалывал, словно порыв урагана.

Шаталась гора, доставая главой поднебесье.
И пламенем ярым горело на ней густолесье.
С трудом обезьяны могли сохранять равновесье.

Рассыпались  прахом   дворцы   многолюдной   столицы.
Охвачены страхом,  тряслись  их  жильцы  и   жилицы.

Ворот городских разбросало тяжелые створки,
И Ланка плясала, ночной уподобясь танцорке.

Храбрец Хануман до того придавил эту гору,
Что  трепет  прошел по волнам и  земному простору.

Когда Хануман уподобил Трикуту подножью,
И воды, и твердь отвечали воителю дрожью.

Зловещий, как вход в преисподнюю, зев обезьяна
Разъяла, взревев, и ужасен был гнев Ханумана.

И ракшасы остолбенели пред этой напастью:
Как морда кобылья, огромной ревущею пастью.

Меж тем Хануман хитроумный, приверженный блату,
Поклоном почтил океана священную влагу.

Дабы осуществить свою затею,
Он пасть  разверз,  напряг  хребет  и  шею
И,  вскинув крупный хвост,  подобный  змею.
Взлетел, напоминая Вайнатею.

Движеньем рук и чресел необъятных
Он вырвал тьму деревьев неохватных
И  обезьян увлек — простых,  незнатных,
Что родились не для деяний ратных.

И океан беднягам стал могилой,
А он летел, как ястреб златокрылый,
К   той   царственной   горе,   что   чудной   силой
Целительное зелье наделила.

Его несла воздушная дорога,
Как диск, запущенный перстами бога,
И   сквозь   гирлянды  волн  узрел  он  много
Плавучих див подводного чертога.

Внизу оставив край высокогорный,
Пернатых стаю над водой озерной,
Подобный раю, город рукотворный,
Летел, как Вайю, этот Безукорный.

Со скоростью ветра, велению долга послушный,
Путь  солнца  избрал  Хануман,  и   дорогой  воздушной
К обители стужи направился Великодушный.

И слово, что рати медвежьей изрек предводитель,
Он вспомнил, узрев пред собой Химапати обитель.

Грядой   облаков   неподвижной  вздымались  громады,
С которых сбегали потоки, лились водопады.
Леса и пещеры хранили дыханье прохлады.

Узрел он царь-горы верхи крутые,
На них — снега от солнца золотые.
В твердынях скал обители святые
Нашли пустынножители святые.

За тысячу йоджан летел он к волшебному зелью,
Которому эта вершина была колыбелью.

Но  травы,  смекнув,  что потребно  лекарство  пришельцу,
Незримыми стали, являя коварство пришельцу.

И, возмущаясь венценосным пиком,
Сын Вайю разразился гневным рыком.
«В раздумье пребывающий великом,
Ты позабыл о Раме луноликом!

Вершину  твою  превращу  я  немедленно  в  щебень!» —
Вскричал  Сильнорукий,  царь-гору  хватая   за  гребень.

И вырвал Ханумап благорассудный
С  верхушкой  вместе  целый  мир  подспудный,
С деревьями и змеями, безлюдный,
Златосиянный, огнезарный, рудный.

Сын   Вайю,   в   небо   взмыв   с   вершиной   горной,
Почтен хвалой пернатых непритворной,
Богов пугая силой необорной,
Летел, как Вайнатея добротворный.

Как солнце, светозарную вершину
Схватив, понесся к Дашаратхи сыну.
И, солнцу вслед, перемахнув пучину,
Затмил он солнце — Дня Первопричину!

Размерами с гору, летел он с горой светоносной,
Блистая, как Вишну, подъявший свой диск смертоносный,

Сиянья исполненный, огненный, тысячеструйный.
Полки обезьяньи взревели от радости буйной.

Из Ланки меж тем раздавались истошные крики,
Когда в небесах показался над пей Грозноликий.

Ее обитатели громко вопили со страху,
Когда Хануман опустился на землю с размаху.

Обнялся с Вибхишаной и вожакам обезьяньим
Воздал уваженье Возвышенный славным деяньем.

Со смертного ложа целительных трав ароматом
Он поднял  Айодхьи  царевича  с Лакшманой-братом.

Бойцы обезьяньи в бою изувечены были,
Но — даже убитые! — зельем излечены были,

Как будто рассеялась ночь, и разбужены были,
А злобные ракшасы обезоружены были.

Убит или ранен воитель в бою обезьяной —
Его отправляли немедля на дно океана.

Так Равана им повелел в несказанной гордыне,
Когда обезьяны к его подступили твердыне.

Сын Ветра, супостатов истребитель,
Царь-гору  возвратил  в  Снегов  обитель,

И, быстролетный, как его родитель,
Назад вернулся Рамы исцелитель.