Часть пятьдесят вторая (Равана похищает Ситу)

«О Рама!» — взывала, рыдая, царевна Видехи,
Но Равана в небо ее уносил без помехи.

И  нежные члены,  сквозь  желтого шелка убранство,
Мерцали расплавом златым, озаряя пространство.

И Равану пламенем желтым ее одеянье
Объяло, как темную гору — пожара сиянье.

Царевна сверкала, как молния; черною тучей
Казался, добычу к бедру прижимая, Могучий.

Был Десятиглавый осыпан цветов лепестками:
Красавица шею и стан обвивала венками.

Гирлянды, из благоухающих лотосов свиты,
Дождем лепестков осыпали мучителя Ситы.

И облаком красным клубился в закатном сиянье
Блистающий царственным золотом шелк одеянья.

Владыка летел, на бедре необъятном колебля
Головку ее, как цветок, отделенный от стебля.

И  лик  обольстительный,  ракшасом  к  боку  прижатый,
Без  Рамы  поблек,  словно   лотос,  от  стебля  отъятый.

Губами пунцовыми, дивным челом и глазами,
И девственной свежестью щек, увлажненных слезами,

Пленяла она, и зубов белизной небывалой,
И  сходством  с  луной,  разрывающей  туч  покрывало.

Без милого Рамы красавица с ликом плачевным
Глядела светилом ночным в небосводе полдневном.

На Раваны лядвее темной, дрожа от испуга,
Блистала она, златокожая Рамы подруга,
Точъ-в-хочь  как  на  темном  слоне — золотая подпруга.

Подобная желтому лотосу, эта царевна,
Сверкая, как молния, тучу пронзавшая гневно,

Под звон золотых украшений, казалась влекома
По воздуху облаком, полным сиянья и грома.

И сыпался ливень цветочный на брата Куберы
С гирлянд благовонных царевны, прекрасной сверх меры.

Казался, в цветах утопающий, Равана грозный
Священной  горой,  что  гирляндой  увенчана  звездной.

У Ситы свалился с лодыжки браслет огнезарный.
Но без передышки летел похититель коварный.

Он древом казался, она — розоватою почкой,
Налившейся туго под гладкой своей оболочкой.

На Раваны ляжке блистала чужая супруга,
Точь-в-гочь  как  на   темпом  слоне — золотая   подпруга.

По небу влекомая братом Куберы злодушным,
Она излучала сиянье в просторе воздушном.

Звеня,   раскололись,   как  звезды,   в  струящемся  блеске
О камни земные запястья ее и подвески.

Небесною Гангой низверглось ее ожерелье.
Как месяц, блистало жемчужное это изделье!

«Не бойся!» — похищенной деве шептали в печали
Деревья, что птичьи пристанища тихо качали.

Во влаге дремотной, скорбя по ушедшей подруге,
Меж вянущих лотосов рыбки сновали в испуге.

Охвачены яростью, звери покинули чащи
И долго бежали за тенью царевны летящей.

В слезах-водопадах — вершин каменистые лики,
Утесы — как руки, воздетые в горестном крике,

И солнце без блеска, подобное тусклому кругу,
Оплакивали благородного Рамы супругу.

«Ни чести, пи совести в чире: мы видим воочью,
Как Ситу уносит владыка Летающих Ночью!»

И дети зверей, запрокинув мохнатые лица,
Глядели, как в небо уходит ею колесница.

И все разноокие духи, живушие в чаще,
О деве скорбели, глаза боязливо тараща.

«О  Рама!  О Лакшмана!»—Сита взывала в печали.
Ее, сладкогласную, кони зеленые мчали.

Престарелый Джатайю, царь ястребов, сквозь сон услышал сетования царевны Митхилы, похищенной Десятиглавым: «О благородный Джатайю, взгляни, сколь безжалостно увлекает меня нечестивый владыка демонов! Можно подумать, что я женщина, лишенная защитника! Такому старцу, как ты, не под силу тягаться с кровожадным властителем Летающих Ночью. Однако молю тебя, божественная птица, поведай Раме и Лакшмане всю правду, без утайки, о моем похищении!»

Пробужденный горестными рыданиями Ситы, давний друг царя Дашаратхи, могучий Джатайю набросился на Десятиглавого. Тот, оттягивая тетиву до уха, стал осыпать противника острыми стрелами, без промаха пронзающими цель. Царь пернатых, однако, впился когтями в отделанный жемчугом и самоцветными каменьями лук Раваиы. Обломки блистающего лука и бесценного щита рухнули на землю. Вслед за этим Джатайю убил волшебных коней владыки ракшасов и разбил его огнезарную колесницу. Десятиглавый схватил другой лук, и бесчисленные стрелы вонзились в тело Джатайю. Равана, лишенный коней, колесницы и возничего, опустился на землю, прижимая Ситу к груди. Мечом отрубил он престарелому царю ястребов ноги и крылья. Простертый в пыли, истекающий кровью, златогрудый Джатайю походил на угасающий факел.

Равана, увлекая с собой Ситу, продолжал полет на Ланку. Меж тем царевна Видехи сверху увидала вершину горы и на ней — пять рослых обезьян, глядящих в небо Одетая в желтый шелк, Сита оторвала от своего платья лоскут и бросила в надежде, что обезьяны передадут его Раме с вестью о случившемся.