Часть четырнадцатая (Хануман входит в рощу)

Всем телом своим ощущая восторг и отраду,
Вожак обезьяний проворно вскочил на ограду.

Он видел тенистые купы ашоки и шала,
Обильно цветущая чампака пряно дышала.

Слегка обдуваемое ветерком тиховейным,
Змеиное древо цвело по соседству с кофейным,

Которому имя дано «обезьяньего зева».
Уддалака благоухала и справа и слева,

И амры стояли, опутаны сетью чудесной
Цветущих лиан, в глубине этой чащи древесной.
Туда Хануман устремился с ограды отвесной.

Над золотом и серебром отливавшей листвою
Пронесся стрелой, разлученной с тугой тетивою!

Блистая, как солнца восход, красотой и величьем,
Была эта роща наполнена щебетом птичьим.

Пернатые пели, носились олени стадами,
Зеленые ветви пестрели цветами, плодами.

Прекрасна была эта роща, где сердце ликует,
Где кокиль,  объятый любовным томленьем,  кукует,

Деревья цветущие рой облепляет пчелиный,
И резко кричат опьяненные страстью павлины.

Храбрец Хануман, по деревьям снуя без помехи,
Искал дивнобедрую царскую дочь из Видехи.

Но птиц мириады, блаженно дремавшие в гнездах,
Внезапно разбужены, прянули стаями в воздух.

И   вихрь  обезьяну  осыпал  дождем   разноцветным,—
Душистых цветов  и  соцветий  богатством  несметным.

И Маруты отпрыск отважный, исполненный мощи,
Цветочным холмом красовался в ашоковой роще!

Живые созданья, безмолвно дивясь Хануману,
Считали проворным весны божеством обезьяну.

Металась она, сотрясая зеленые кущи,
Срывая  покров  обольстительный  с  рощи  цветущей.

Деревья стояли, под стать проигравшим одежду
Нагим игрокам, заодно потерявшим надежду.

Как ветер стремглав облаков разгонял вереницы—
Вожак обезьяний лиан разрывал плетеницы.

Руками, ногами, хвостом он завесу густую
Шутя разрубил и дорожку узрел золотую.

За этой дорожкой тянулись другие, одеты
В кристаллы, блистающее серебро, самоцветы.

Глядел Хануман изумленно и благоговейно
На чистую, светло-прозрачную влагу бассейна.

Его берега златолиственной сенью блистали.
Игрой самоцветов ступень за ступенью блистали.

На дне — жемчуга и кораллы затейно блистали.
Украсив песчаное ложе бассейна, блистали.

Цвели голубые и белые лотосы пышно,
И лебеди по водоему скользили неслышно,

Кричали казарки, и щебет камышниц датъюха
Звучал над озерною гладью приятно для слуха.

Журчали ключи и поили деревья мимозы
Водой  животворной,  как  амрита,  чистой,  как слезы.

Ряды олеандров предстали очам Ханумана
И купы цветущие райского древа — сантана.

Поросшая зеленью, схожая с каменной тучей,
Открылась громада горы обезьяне могучей.
Блистающий пик обступали утесы и кручи.

В утробе горы обнаружились ходы и своды.
Прохладные гроты ее были чудом природы.

Река с крутизны, уподобясь рассерженной деве,
Летела, как будто покинув любовника в гневе.

Толпою деревья вершины к теченью склоняли,
Как  будто  красогку друзья к примиренью  склоняли.

Гека повернула, движенье замедлила кротко,
Как будто сдалась на друзей уговоры красотка.

С жемчужным узорчатым дном и водою холодной
Затейливый пруд увидал Хануман благородный.

Ступени спускались туда самоцветные, с блеском,
Прохладною влагой пруда омываемы с плеском.

И росписью был водоем изукрашен чудесный:
Дворцами,  как  будто их  выстроил  зодчий  небесный,

Стадами  красивых  животных,  резвящихся  в  пущах,
Садами, где высились купы деревьев цветущих.

Вокруг водоема скамейки златые попарно
Стояли в тени, под густыми деревьями парна.

Широким зонтом златолистые ветви ашоки,
Роскошно блистая, раскинулись па солнцепеке.

Вокруг зеленели поляны, потоки плескали.
Цветущие заросли взор обезьяны ласкали.

Деревья одни — пестротой изумляли павлиньей:
Окраской своей золотой, и зеленой, и синей.

Дивился  пришелец  деревьям  другим,   златолистым,
Чей ствол горделивый отсвечивал золотом чистым.

Как   тьмы  колокольчиков   нежных   деревья  звучали,
Когда ветерки золотыми ветвями качали.